Сообразив однажды, в чём дело, Волкодав стал читать баснословные сказания одно за другим, пытаясь угадывать в каждом потаённые смыслы. У него и теперь лежали в заплечном мешке две такие книги. Одна была о парне, постигшем мастерство лекаря, чтобы вылечить мать любимой девушки. Книга вроде как книга, но она была о мечте и сама звала мечтать, от неё почему-то щемило в душе, и Волкодав не смог с нею расстаться. Её продал венну торговец, которого Волкодав в своё время немало озадачил, поинтересовавшись, не попадались ли тому «Дополнения» к знаменитому Салегрину, написанные неким Эврихом из Феда.

«Кем, кем?» – удивился купец.

«Эврихом, – повторил Волкодав. – Из Феда».

Сказав так, он тотчас понял, что сморозил глупость. Быть может даже опасную. Ему ведь доводилось некогда слышать, что маленький городок Фед, благополучно стоявший среди оливковых рощ в беловодской Аррантиаде, здесь, в его родном мире, был полностью уничтожен во время давних усобиц.

На счастье, книготорговец, уроженец северного Халисуна, в Аррантиаде, может, когда и бывал, но не знал наперечёт всех её городов и уж в историю захолустного Феда не вникал всяко.

«Нет, – сказал он, подумав, – не встречал».

«Значит, дописывает, – кивнул Волкодав. – Или книга ещё не успела распространиться».

С тех пор купец зауважал венна, водившего знакомство с настоящим учёным, и чуть не накануне его ухода из Тин-Вилены предложил ему ещё одну книгу.

«Её, – сказал он, – написал тот же человек, что так здорово придумал про лекаря. Тебе понравится…»

Теперь Волкодав предвкушал, как будет читать её в дороге, и предвкушение радовало его. Эх, ещё бы в храмовой библиотеке порыться… Может, и Тиргей всё же что-нибудь написал, да только я не нашёл. Не успел…

К селению, называвшемуся Овечий Брод, Волкодав выбрался на самом закате, когда солнце уже нырнуло за холмы, и лишь на вершинах самых высоких сосен ещё рдело сияние уходившего дня.

Селение было обнесено тыном, но ворота пока стояли открытые, и венн сразу понял, что подгадал весьма вовремя. Из-за угла тына как раз выходил пожилой мужчина с посохом, шествовавший размеренной походкой совершающего привычное и ежедневное. Мужчина держал в руке переносной светильник, ярко горевший, хотя было ещё светло. Шедшего сопровождала большая собака. Старейшина здешний, догадался Волкодав. Обходом обходит!

Это и впрямь было действо, досужему* глазу говорившее сразу о многом. Мы, мол, хоть и при дороге живём, а обычая держимся! Волкодав прибавил шагу, чтобы успеть пройти в ворота, пока старейшина не замкнул круг. А то ведь можно дождаться, что снова придётся ночевать под ёлкой. Не то чтобы он очень возражал против такого ночлега. Но, коли уж вознамерился отведать местного пива да пирогов, – отчего бы и не исполнить благое намерение…

Пёс, на которого венн, правду сказать, обратил гораздо больше внимания, чем на хозяина, тем временем сразу побежал навстречу незнакомому человеку, появившемуся из леса. Пёс был бдителен и своё дело знал хорошо. Кто пришёл? Не со злом ли?.. Надо поскорее обнюхать, осмотреть, познакомиться, послушать, что скажет…

Он мало напоминал степных волкодавов равнинного Шо-Ситайна. Разве что обрезанным хвостом да впечатлением суровой несуетной мощи. Пёс, живший на самой границе Озёрного края, славившегося гораздо более мягкой зимой, имел вороно-чёрную, до синеватого отлива, короткую гладкую шерсть, украшенную на морде, лапах и груди ржаво-бурым подпалом. Толстенная шея, очень спокойный взгляд карих глаз и широкая пасть, сомкнутая до поры, но наверняка таившая очень страшные зубы… Чего бояться тому, кого сопровождает подобный защитник?

Подбежав к Волкодаву, пёс словно бы удивлённо остановился в нескольких шагах от него. Старейшина, смотревший сзади да против заходившего солнца, превратно истолковал поведение любимца и поспешно вскинул руку с посохом, окликая:

– Эй! Эй!..

Он желал то ли отозвать кобеля, то ли предупредить незнакомца, чтобы стоял смирно и не пытался ни гнать пса, ни тем паче бежать. Кажется, он не на шутку перепугался. Кому надо, чтобы чужой человек сглупу угодил в зубы его собаке, да возле самой околицы? Ведь до греха этак недолго!

Ни кобель, ни прохожий не вняли предупреждению. Волкодав продолжал идти прежним размеренным шагом, а пёс преодолел оставшееся расстояние – и чинно зарысил рядом с венном, стараясь поплотнее прижаться к его бедру головой и снизу вверх заглядывая в глаза. Росту он был как раз такого, что Волкодаву осталось только опустить руку, и ладонь легла на мягкие, в шелковистой шёрстке, доверчиво подставленные уши. Ощутив прикосновение, кобель заурчал – глуховато, низко, протяжно. Кто-нибудь, незнакомый близко с такими собаками, пожалуй, принял бы этот звук за рычание. И то сказать! Что угодно сойдёт за угрожающий рык, ежели исходит из груди пошире иной человеческой. На самом же деле пёс попросту стонал от наслаждения, радуясь ласке Вожака.

Подойдя к старейшине, Волкодав поклонился.

– Здравствуй, почтенный, – проговорил он на языке Шо-Ситайна. – Спасибо, что ворота перед носом у меня не захлопнул.

– А надо было, – отозвался тот в сердцах, негодуя по обыкновению всякого человека, пережившего неожиданный и незаслуженный испуг. И перевёл дух: – Откуда ж ты такой непонятливый мне на голову свалился? Большую собаку первый раз видишь? Кто, скажи на милость, чужому кобелю сразу руку на голову кладёт?.. Откусил бы её тебе да и правильно сделал, я его и ругать бы не стал!

Пёс уже сидел между ними. И улыбался во всю пасть, отчего вид у него сделался окончательно дремучий и жуткий.

– Так ведь не откусил же, – смиренно возразил Волкодав. – Не сердись, почтенный. Я из Тин-Вилены в Захолмье путь держу… Есть ли здесь у вас перехожему человеку где на ночь устроиться?

Пёс потихоньку – чтобы не заметил хозяин – снова всунул голову ему под ладонь и вежливо, осторожно лизнул самым кончиком языка. Волкодав в ответ пощекотал ему брылья, легонько сжал пальцами морду.

– Есть и хлеб, найдётся и лавка, – проворчал старейшина, пропуская его в ворота. – Со мной пойдёшь, провожу… Пока ты опять по дороге злых собак гладить не начал! – И обратился к псу: – Так, Мордаш… Что пристал к человеку? Отрыщь [16] !

Дюжие парни сомкнули у них за спинами деревянные створки. Волкодав обратил внимание, что один из них, очутившийся было на дороге у Мордаша, счёл за благо посторониться.

Ворота же были как раз такой ширины, чтобы проехать телеге. Овечий Брод оказался большим, богатым погостом, здесь всё время останавливались купцы, ездившие из Тин-Вилены в Озёрный край и к горцам северных кряжей. Дорога, ставшая улицей, удобно подворачивала к гостиному двору… Сколько их Волкодав в своей жизни видел, а сколько будет ещё! Изнутри пахло жареным мясом, долетал хлебный дух, тянуло душистым дымом коптильни. Желудок у Волкодава был далеко не балованный, вполне мог бы обойтись и без ужина, но, кажется, мысль о пиве и пирогах была не такой уж бездарной. Из харчевни слышались голоса, кто-то пробовал и подтягивал струны. «Матушка Ежиха», гласило название, исполненное нарлакскими буквами. Для тех, кто не умел читать, рядом изображена была полнотелая колючая хлопотунья, несущая на иголках тугой боровик. Поглядев на вывеску, Волкодав улыбнулся. Если он ещё не ослеп, неведомый резчик был гораздо подробнее знаком со зверьём, чем с письменной грамотой. Ежиха была сущее загляденье: сейчас зафыркает и отправится в путь. А вот название содержало ошибку.

– Ну, ступай. Там тебе… – начал было старейшина. Хотел добавить – «и пива и пирогов поднесут…», но в это время судьба подкинула ему новую неожиданность. Откуда ни возьмись – то ли из-за крыши, то ли прямо из остывающих к ночи небес – беззвучной молнией принеслась большущая летучая мышь. Чуть не смазала почтенного старосту по носу крылом. И… с важным достоинством устроилась на плече захожего человека.